Здесь мои зацифрованные хроники, мысли, впечатления, галлюцинации, вопли…
Моя зарифмованная жизнь…
Тихо и снежно.
Я для тебя нежно
дотронусь до центра огня.
Нервно, небрежно
безумием грешным
ты переполнишь меня.
Цветом по белому
пламенно смело
скинешь с себя наряд.
В лазоревой пляске
гореть будут двое —
Нагая и Тот, кто не свят…
Думаю обильно, но бессильно.
В голове мозгоброжения сожжение стабильное.
Я боюсь ранений сталью.
Устали густо испятнанные руки.
Эти вены для лезвия, слышите, вы?
Не для вечности в колотых муках.
Поймите стремлений безумия механизм.
Сколько можно подкожно вливать в меня как_бы_жизнь?
Не хочу. Не могу. Не должен убожеством мутным быть.
Костелом, где тут выход? Не поздно пока, покажи.
Виражи коридоров белых лентой вьются.
Такой лабиринт!
Здесь неистово смелых прикрутят ремнями
к черноте тишины… навсегда…
И лежи неподвижно, и молча плачь.
Вот и весь их концепт, вся религия, список задач.
Это Звери.
Как же я ненавижу вас, Звери, неистово.
Как ненавижу себя…
И вот твои 40 кило укладывают в рюши.
Худое сухое тело изгнало худую душу.
На горе собственной матери смотреть всего 40 дней.
И в ад. Продолжай, Несчастная,
худей…
Покорённая хвоя заснежена зимним безмолвием.
И века навсегда в необъятных стволах заморожены.
Я в сверкающий лёд обращён безупречным безволием,
наконец умираю на белых руках тишины…
Небо плачет зеркальной пыльцою, кристаллами, искрами.
Монохромный пейзаж — серебро от небес до седой земли.
Монолитом нетающим вечным на совесть выстроена
надо мной ледяная фигура твоей нелюбви…
И в тумане вселенной бескрайней космической мерзлоты
затушу свой огонь, упокою безумную душу.
Всё, что нужно мне было в стуже жизни — это ты…
Всё, что ты мне сказала, я тебе не нужен…
Глотать воздуха раствор жгучий.
Пить ядом воспоминания.
Отравой памяти себя замучить,
огнём, адом отчаяния.
Я лежу на краю, на самой обочине,
ни жив, ни мёртв, невменяемо.
И слежу за тем, как быстро очень
несётся время мимо меня.
Я такой как есть никому не нужен.
Никто не питается падалью.
Таких даже Смерть не ест на ужин.
С таких крест нательный падает.
Только тени с безликими головами
за спиной моей смрадно дышат.
Я кричу непонятыми словами
без надежды, что кто-то услышит…
ЗДЕСЬ ОДИНОЧЕСТВО
Добейте. Череп в осколки о скалы. Оскалившись нападайте.
Я устал от глухих ударов по рваным бокам, по хребту почти сломанному.
Из чёрной головы изъять надо всё неправильное. Смелее цельтесь.
По цельсию градусы скачут выше. Удачи вам в вашем деле.
Всё лучше, чем новые раны на огненном теле небесного пса. Догорающий тлен.
Помогите мне стать нормальным, уверенным в завтрашнем дне мертвецом…
Я готов заплатить.
Ночами в свечении траура в полном молчании
ты рядом стоишь, излучая лазурную ауру.
А я, доведённый твоей тишиной до отчаянья,
искрился и плавился лавой безумия по утру…
И мне без тебя, без лазури твоей немыслимой,
не дышится так, как от строчек твоих дышалось бы…
Я помню до дрожи, как знаками боли неистовыми
сознанье мутилось и время твоё разрушалось…
У изголовья безмолвно, но в пламени яром ты
теперь горишь бесконечно немыми укорами.
Я видел твой мир окончательно перевёрнутым и
видел, как сеть проводов твоих кровных вспорота…
Мы оба из тени и души замараны черенью.
В глазах невозвратно потухшие люмены света.
Последний твой дом уже дожирают черви его.
А я ощущаю вкус дыма твоей сигареты…
Мы не были вместе и дружбы земной не ведали,
в постели не крыли друг друга телами в масть…
Но ты извращённою пыткой меня преследуешь.
А я за тобой, как в бреду, в запрещённую страсть…
Зачем ты молчишь и пылаешь в аду подсознания?
На мысли о нас непреклонно наложено вето.
Ты призраком мести в условленном месте дождись меня…
и я докурю ту отравленную сигарету…
Уходи из моих снов…
Пожалуйста, уходи!!!
Здесь, мама, неприветливые стены,
небесная отсутствует власть.
И мракобесие пускается по венам
озлобленно. Тебе ли не знать?
Здесь нет ночей, а дни как в туманах.
Беззвучный крик затравленных душ.
Здесь всё как прежде, веришь ли, мама?
А всё иное, видишь ли, чушь…
И методы распада всё те же —
стекло перекалённое — в пыль,
да лоскутам парусов мятежных —
в предплечья мачты вколотый штиль…
Господи, если ты есть, помоги мне!
Господи, если ты здесь, не оставь во тьме!
Господи, затуши это адово пламя внутри!
Господи, ради всего и за всё, забери!
На черени неба деревья начертаны белые.
Как призраки острые зимним безмолвием скованы.
Безветрия тишь охватила осенним неверием.
Беззвёздные дали укрыли покорно сны.
Всё замерло графикой и монохромными кадрами
немое кино застыло оборванной хроникой.
В туманном величии нет никакого предчувствия.
По карте Вселенной обходит владения Ночь…
Я дышу чернотой на дне жесткотелой ямы.
На стенах её глубины земля замёрзла.
Надо мной монолит геометрии неба, мама.
В этом прямоугольном проёме погасли звёзды.
Я не слышу молитв, не слышу хоралов храма.
Серебром тишины оплетает меня безмолвие.
Я давно не жилой. Меня проглотила яма
и прошила насквозь чередой электрических молний.
Мне не встать. Я бездарно утратил свою силу.
С жизнью несовместимые рваные раны изъяна
окропили последними криками ту могилу,
над которой никто никогда не заплачет, мама…
Дымка тёмного серого неба сыпет белым.
Антрацит земли укрыт одеялом холода.
Под ногами кипит серебристая снежная пена.
По дороге в безмолвную вечность уходит молодость.
Этой зимней истории близится окончание.
Моей жизни финал будет точкой, не многоточием.
Даже чёрное и безлимитное молчание —
это меньше дыры в моём космосе, между прочим…
Я себя как пятно ядовитых чернил вымарал.
На войне с пустотой навсегда без остатка стёрт.
И расстроенный врач наконец-то лишится выбора
между «Вечно подопытный пьян» и «Подопытный мёртв»…